Привычного мира больше нет, он сузился до стен ближайшего дома. Кто там - живые или мертвые, друзья или враги? Человек человеку - спаситель или волк? В замкнутом пространстве звуки делаются резче, краски ярче, а эмоции обостряются до предела. Ревность, страх, ярость перерастают самих себя. Есть ли шанс у любви, нежности, благодарности? Анна в одной клетке с теми, кто ей дороже всего на свете, но и те, которых она прежде избегала изо всех сил, тоже с ними. А это уже ее личный апокалипсис. "Апокалипсис от Анны"…
Вместо того, чтобы говорить о припасах, оставшихся на том берегу, о том, что у нас закончилась еда, о том, что мы боимся не дожить до весны, мы почему-то снова вернулись к карантину, к двум страшным неделям нашего бегства из Москвы, к мертвым Череповцу и Медвежьегорску, которые нам пришлось миновать, – как будто ничего более важного, чем эти две недели, проведенные в пути, не случилось в нашей жизни ни до, ни после, и все остальное даже не заслуживало упоминания.
Я сразу вспомнила старика, вытащившего нас, замерзающих и отчаявшихся, из перемёта, преградившего нам путь где-то между Вытегрой и Нигижмой, предложившего нам безопасность и теплый ночлег, и то, как спустя каких-нибудь двенадцать часов после его бесхитростного, великодушного поступка мы поступили с ним – мы, хорошие люди, с детства привыкшие к мысли, что красть – нельзя. Вспомнила его лицо, холодное и брезгливое, когда мы, держа его на мушке, сливали топливо из цистерны, стоявшей у него во дворе, и его последние слова, обращенные к нам. «Странные вы люди, – сказал он. – Странные – вы – люди».
Кто бы мог подумать, что мне так сильно не хватало именно этого – не горячей ванны, не разнообразной еды и даже не одиночества, которое казалось иногда настолько необходимым, что я выбегала на улицу и торчала там, на морозе – сколько могла выдержать, лишь бы не видеть этих лиц и не слышать этих голосов. Кто бы мог подумать, что примирить меня со всем этим – хотя бы на время – может одна крошечная сигарета.
– Завтра, – сказала я, не чувствуя уже ничего, кроме бесконечной, тупой усталости, – будет такой же скотский, паскудный день, как сегодня. И послезавтра тоже. И ничего не будет хорошо, пока мы живём, как собаки, друг у друга на головах в этой гнилой конуре.
по наивному, известному с детства, но от этого не менее бесспорному закону, любое произнесенное слово способно легко разрушить хрупкую, непрочную конструкцию еще не случившейся реальности.
Если представить смерть как стремительный безжалостный разрез, сделанный неразборчивым и слепым чужим ножом – болезненный, но мгновенный, почти сразу же изолируемый милосердно немеющими от шока нервными окончаниями, становится ясно, что всё самое мучительное происходит, конечно, уже после, в следующие за нею дни – осознание смерти и попытка принять её необратимость длятся, длятся и не желают прекратиться, в точности как послеоперационные отёки, воспалительные процессы, ночные острые приступы боли и бесконечные долгие недели восстановления.
um ein Zitat zu veröffentlichen
ReadRate. Ein Service für alle, die lesen. © 2018 Content Management S.A.
The winner is announced on the pages of ReadRate in social networks.